| readeralexey | Дата: Понедельник, 21.07.2025, 22:07 | Сообщение # 1 |
 Генерал-лейтенант
Группа: Администраторы
Сообщений: 593
Статус: Offline
| С каким философом полемизировал Хайдеггер, создавая свою "онтологическую герменевтику", концепцию искусства? Какой тезис послужил объектом полемики?
В чем состоит роль поэта, по Хайдеггеру?
***
Прокомментируйте:
(фрагменты из работы М. Хайдеггера "Исток художественного творения", 1935)
Что такое искусство — это надо взять из творения. А что такое творение, мы можем постигнуть только исходя из сущности искусства. Каждый легко заметит, что мы движемся по кругу.
Итак, мы должны до конца пройти по кругу. И это не вынужденный выход из положения и недочет. Сила мысли — в том, чтобы вступить на этот путь, и торжество мысли — в том, чтобы не свернуть с этого пути, если только предположить, что мышление есть своего рода ремесло. Не только основной переход от творения к искусству — как и переход от искусства к творению — есть круг, но и в отдельности каждый из переходов, на которые мы отваживаемся, есть круг и кружится внутри всего круга.
Обыденное понятие о вещи подходит всегда и ко всякой вещи. И однако, схватывая вещь, оно не постигает ее в ее бытийствеиности, а застигает ее врасплох.
Нужно, чтобы вещь оставалась в покое внутри себя. Ее следует взять со всем свойственным ей упорством.
Что придает вещам их постоянство и упорство, а вместе с тем определяет способ их чувственного напора, все красочное, звучное, твердое, плотное в них — все это вещественность вещи.
Изделие — например, башмаки — тоже покоится в себе самом, как и просто вещь, но у него нет той своеобразной самобытности роста, что у гранитной глыбы.
...стало привычным, разумеющимся само собою толковать вещь как вещество и форму, будь то в духе средневековья, будь то в трансцендентально-кантовском духе. Но поэтому такое толкование застигает вещь врасплох не меньше, чем другие истолкования.
Согласно трем приведенным способам определения вещности вещь понимается как носитель признаков, как единство некоторого многообразия ощущений, как сформованное вещество. Во все то время, пока исторически совершалась истина о сущем, названные истолкования еще соединялись друг с другом, и это мы сейчас опустим. Вместе с таким их соединением еще усиливалось заложенное в них расширительное понимание, так что они равным образом значимы относительно вещи, изделия и творения. Так из них вырастает способ мышления, согласно которому мы думаем не о вещи, изделии и творении по отдельности, а обо всем сущем вообще. Этот способ мышления, давно уже ставший привычным, перебивает любое непосредственное постижение сущего. И получается, что господствующие понятия о вещи закрывают нам путь к вещности вещи, к дельности изделия и тем более к творческой сути творения. Этот факт и есть причина и основание, почему столь необходимо знать все понятия о вещи,— нужно подвергнуть сомнению и обдумать происхождение этих понятий и их безмерные притязания, а также видимость их само собой разумеющейся очевидности. В таком знании мы тем более нуждаемся, что сами делаем попытку явить и выразить в слове вещность вещи, дельность изделия, творческую суть творения. А для этого нужно только одно — воздерживаться от всяких перебивающих предвосхищений и внезапных нападений на вещь, присущих названным способам мышления, и, например, оставить вещь покоиться в своем бытии вещью. Но что кажется более легким, нежели дать сущему оставаться сущим, тем, что оно есть? Или, может быть, ставя перед собой такую задачу, мы подходим к наитруднейшему, тем более если это намерение — дать сущему оставаться тем, что оно есть, — представляет собой полную противоположность тому равнодушию, которое попросту отворачивается от сущего, пользуясь непроверенным понятием бытия? А мы должны повернуться лицом к сущему и так, имея его в виду, мыслить его бытие, но при этом оставить сущее покоиться в его сущности. Именно такие усилия мысли и встречают, как видно, величайшее сопротивление при попытке определить вещность вещи; ибо вчем же. еще причина неуспеха таких попыток? Незаметная вещь, упорнее всего противится усилиям мысли. Или, может быть, именно эта сдержанность простой вещи, это покоящееся в себе самой, не испытывающее ни к чему напора бытие принадлежит к сущности вещи? В таком случае не должна ли вся эта странность и затворенность вещи стать проникновенно близкой именно для такого мышления, которое пытается мыслить вещь? Если так, то мы. не должны пробивать себе путь к вещности вещи силой. Вещность вещи трудно и редко допускает говорить о себе; верное подтверждение тому — только что обрисованное историческое совершение ее истолкования, А это историческое совершение совпадает с судьбой западного мышления, в согласии с которой оно вообще мыслило до сих пор бытие сущего.
...когда изделие действительно применяется и употребляется, дельность изделия действительно встретится на нашем пути. А пока мы только пытаемся представить и вспомнить вообще башмаки или же пока мы вообще видим на картине просто стоящие перед нами, пустые, остающиеся без употребления башмаки, мы никогда не узнаем, что же такое по истине есть эта дельность изделия. На картине Ван Гога мы не можем далее сказать, где стоят эти башмаки, Вокруг них нет ничего, к чему они могли бы относиться, есть только неопределенное пространство. Нет даже земли, налипшей к ним в поле или по дороге с поля, а эта приставшая к башмакам, земля могла бы по крайней мере указать на их применение. Просто стоят крестьянские башмаки, и, кроме них, нет ничего. И все же. Из темного истоптанного нутра этих башмаков неподвижно глядит на нас упорный труд тяжело ступающих во время работы в поле ног. Тяжелая и грубая прочность башмаков собрала в себе все упорство неспешных шагов вдоль широко раскинувшихся и всегда одинаковых борозд, над которыми дует пронизывающий резкий ветер. На этой коже осталась сытая сырость почвы. Одиночество забилось под подошвы этих башмаков, одинокий путь с поля домой вечерней порой. Немотствующий зов земли отдается в этих башмаках, земли, щедро дарящей зрелость зерна, земли с необъяснимой самоотверженностью ее залежных полей в глухое зимнее время. Тревожная забота о будущем хлебе насущном сквозит в этих башмаках, забота, не знающая жалоб, и радость, не ищущая слов, когда пережиты тяжелые дни, трепетный страх в ожидании родов и дрожь предчувствия близящейся смерти. Земле, земле отданы эти башмаки, эта дельность, в мире крестьянки — хранящий их кров. И из этой приверженности земле изделие восстает для того, чтобы покоиться в себе самом.
Мы стремимся отыскать действительность художественного творения, чтобы в ней действительно обрести правящее в творении искусство. Но самое ближайшее действительное в творении — это, как мы установили, его вещный под-остов. Чтобы постичь такую вещность, недостаточно традиционных понятий о вещи; ибо эти понятия сами проходят мимо сущности вещного. Преобладающее понятие о вещи, понимающее вещь как сформированное вещество, взято даже не из сущности вещи, а из сущности изделия. И к тому же оказалось, что дельность изделия с давних пор занимала своеобразное преимущественное положение при истолковании сущего. Это преимущественное положение изделия, до сих пор особо не осмысленное, послужило нам намеком на то, что мы должны заново задаться вопросом о сути «сделанного», избегая теперь любых привычных толкований.
Способ, каким эстетика заранее видит художественное творение, подчинен традиционному истолкованию всего сущего. Однако существенное не в том, что общепринятая постановка вопроса поколеблена в своих основах. Важно, что у нас открылись глаза д что теперь видно: только тогда мы ближе подойдем к творческой сути творения, к дельности изделия, к вещности вещи, когда начнем мыслить бытие сущего. А для этого необходимо, чтобы пали препоны само собой разумеющегося, чтобы привычные мнимые понятия были отставлены в сторону. Для этого нам пришлось идти кружным путем. А кружной путь и выводит нас на тот, что поведет к определению вещности в творении.
Художественное творение раскрывает присущим ему способом бытие сущего. В творении совершается это раскрытие-обнаружение, то есть истина сущего. В художественном творении истина сущего полагает себя в творение. Искусство есть такое полагание истины в творение. Что же такое есть истина, что временами она открывается, сбываясь как искусство? Что такое это «полагание себя в творение»?
|
| |
|
|
