Система Orphus


Прием смысловой неопределенности
в новеллистике Н. Готорна
 

Аксенов Алексей Валерьевич,
Православный Свято-Тихоновский Гуманитарный Университет (ПСТГУ)
Москва



В своем докладе я бы хотел обозначить характерную особенность прозы Готорна - а именно, прием смысловой неопределенности - на примере рассказа «Молодой Браун» (1835). В первой части доклада мы приведем несколько суждений критиков на эту тему, а во второй остановимся на новелле "Молодой Браун".

Уже ранние читатели Готорна выделили две, казалось бы, взаимоисключающие особенности его творчества: обостренный интерес к моральным проблемам и одновременно особый способ письма, позволяющий автору «уклоняться» от окончательных моральных суждений. Так, Гильдерой Грифин (1871) пишет: «Кажется, что Готорн более желает предоставить читателю возможность самому найти истину, чем указать ее» <1>. Более поздний критик Теодор Мюнгер (1904) писал о том же: «Готорн, этот совершенный художник, никогда не утверждает и не изображает до конца, но только намекает и оставляет прочее читателю» <2>.

В ХХ веке пресловутая «амбивалентность» Готорна получила дальнейшее теоретическое осмысление. Айвор Уинтерс назвал ее «формулой альтернативных возможностей» (1938) <3> , а Ф.О. Маттисен в своей знаменитой книге об «американском ренессансе» определил как «прием множественного выбора» (1941) <4>.

Но чем порождена такая особенность? Можно согласиться с Хьятом Х. Уэгонером, который прямо связывает смысловую многозначность Готорна с особенностями его религиозного сознания. «Религиозная вера Готорна была экзистенциально ориентирована, - пишет он. - Но религиозный опыт, в отличие от доктрины и догмы, всегда, по необходимости, неоднозначен» <5>. Соответственно, «двусмысленность не только не коробила Готорна, но казалась ему необходимой для любого полного и честного отражения опыта» <6>.

Эта неоднозначность опыта, проецируясь в творчество писателя, обретает свое выражение в текстовых «структурах неопределенности», которые вынуждают читателя Готорна активно соучаствовать в построении его произведений, выбирая свои собственные прочтения из нескольких предлагаемых автором нарративных возможностей текста, остающегося при этом, говоря словами В. Изера, «бесконечно богаче, чем любое из этих частных прочтений» <7>. Поэтому произведения Готорна всегда открыты для дальнейшего истолкования.

Теперь мы перейдем ко второй части доклада и посмотрим, как эти особенности прозы Готорна воплощаются в его новелле "Молодой Браун" (1835). Напомню кратко ее содержание.

Действие происходит в пуританском Сейлеме в конце XVII века. Молодой человек по фамилии Браун отправляется в сумерках в лес и, проведя там ночь, возвращается к своей жене внутренне сильно изменившимся человеком. Что же произошло с ним в лесу? Как всегда у Готорна, ответов может быть несколько.

Прежде всего, обратим внимание на название рассказа: «Молодой Браун», Young Goodman Brown. Типичная фамилия, вынесенная в заглавие, указывает, что это рассказ – о «среднем человеке». На месте героя мог бы быть и каждый читатель.

Герой выходит из дома в сумерки. Из дома на пороге ночи может гнать только крайняя нужда, и именно так и преподносит это Браун своей расстроенной жене, которая, между прочим, носит аллегорическое имя «Вера». Дурные предчувствия Веры обоснованы: с самого начала и самому герою очевиден неправедный характер его ночного путешествия. Но читатель может только догадываться о цели похода Брауна. Здесь возникает первая «фигура умолчания» в рассказе: автор опускает завязку, начинает рассказ in medias res. Ответ на вопрос «Зачем Браун пошел в лес?» читатель призван найти в собственном сердце. Предыстория этого пути, по Готорну, - это история всего рода человеческого. Авторское умолчание вызывает читателя на сотворчество, которое ведет к прозрениям внутрь собственной души.

Браун начинает свой путь как герой наивный. Мир для него светел и прост. Как утверждает Браун, его жена Вера – «благословенный ангел на земле», предки – «все были честными людьми и добрыми христианами», сограждане – «люди богомольные и добродетельные», пастор его церкви – «святой человек». От этого святого сообщества Браун намеренно удаляется в ночной лес, в котором и одна мысль о близости нечистой силы оказывается пророческой. «Друг» - обращается Браун к черному человеку, поджидавшему его в лесу.

Несмотря на такую фамильярность, Браун испытывает на своем пути сомнения и укоры совести. Они почти заставляют его повернуть назад, но темный спутник рассуждает убедительно, и, увлеченный беседой, молодой человек продолжает путь вглубь леса.

На этом пути Браун пытается заставить себя остановиться, обращаясь к положительным примерам своих предков, затем сограждан, потом своего пастора и, наконец, своей жены Веры. Носителями конечного блага для Брауна является не Бог, а окружающие его люди.

Но «гуманистические» иллюзии Брауна последовательно развенчиваются. Браун со своим спутником неожиданно нагоняют на темной лесной дороге «весьма благочестивую и добродетельную» старушку, духовную наставницу Брауна, которая оказывается ведьмой, спешащей вглубь леса на нечестивое сборище. Церковный пастор со старостой, невидимые в темноте, но узнанные Брауном по голосу, скачут в том же направлении. Наконец, из загадочного облака, пронесшегося над головой Брауна, слышится голос его жены Веры. «Моя Вера погибла!» - восклицает после этого Браун и, предавшись отчаянию, устремляется вперед и скоро попадает на глухую поляну, где при огромном стечении народа совершается черная месса.

При свете горящих деревьев Браун различает в сонме нечестивцев известных ему людей всех сословий, от первых людей в стране до изгоев и преступников. И «странно было видеть, что добрые не сторонились злых и святые не пытались устыдить грешников» (65-66) <8>. Те, кто днем разделены общественным положением, репутацией, расой, религией, - в ночном мире обнаруживают сплоченность в поклонении злу.

Брауна и его Веру подводят к скверному алтарю, где они должны пройти обряд посвящения, после которого смогут прозревать всю глубину зла в своих и чужих душах.

Но в последний момент Браун в ужасе кричит: «Вера! Вера! Обрати взор к небу и воспротивься злу!», после чего сцена резко меняется, и Браун оказывается один среди холодного и пустого леса. «Что же, молодой Браун просто заснул в лесу и бесовский шабаш лишь привиделся ему во сне?» - спрашивает рассказчик. И отвечает: «Пусть будет так, если угодно; но, увы, для молодого Брауна то был зловещий сон. Иным человеком стал он с этой памятной ночи: строгим, печальным, мрачно задумчивым, утратившим веру если не в Бога, то в людей» (68-69). Вернувшись в селение, он с ужасом взирает на живущих обычной христианской жизнью сограждан, которых видел в лесу, прозревая в них страшных лицемеров. И когда он умер, прожив долгую жизнь, «на надгробном камне не высекли слов надежды, ибо мрачен был его смертный час» (69). Такими словами заканчивается новелла Готорна.

Что же произошло с Брауном и как следует понимать его печальную историю? Вопрос важный, если учесть, что в намерение автора, похоже, входило заставить читателя смотреть на мир глазами героя, делая свой нравственный выбор вместе с ним.

С этой целью Готорн применяет излюбленные им приемы иронических двусмысленных характеристик, смещения точки зрения от повествователя к герою и обратно. Читатель попадает в мир, где действительное и кажущееся очень трудно различить.

Так, весь текст рассказа насыщен лексикой субъективного видения. Браун «увидел» черного незнакомца в лесу, его внешность «можно было разглядеть», посох незнакомца «кажется» похожим на змею в ночном свете. Доводы спутника Брауна так искусно подобраны, что, «казалось, будто они не им высказаны, а возникают в мыслях у самого слушателя» (61). Так может быть, и сам спутник, как и все люди, встреченные Брауном в лесу, являются порождением его сознания? Но Готорн подает воспринимаемое Брауном так, как если бы то была объективная реальность.

Равным образом, размытыми оказываются границы между голосом автора и действующих лиц рассказа. Например, черный священник, собирающийся помазать кровью Брауна и его Веру, обращает к ним речь, вполне согласную тенетам если не православного христианства, то ортодоксального кальвинизма. Служитель тьмы предлагает новообращенным взглянуть на некогда уважаемых ими почтенных людей. Все они грешники, и Брауну с Верой теперь будет дана возможность прозревать грех в их сердцах. «И придете вы к мысли, - обещает им темный дух, - что вся земля – не что иное, как единый сгусток зла, одно огромное пятно крови» (67). Между прочим, высказывание в том же духе обретается в одной из записных книжек Готорна и выражает, очевидно, его собственный взгляд. И только последние слова черной фигуры, обращенные к чете Браунов, выдают в нем «лжеца и отца лжи»: «Вы верили, что добродетель не праздная мечта. Теперь ваше заблуждение рассеялось. Зло лежит в основе человеческой природы. Зло должно стать единственной вашей радостью» (67). При этом и Брауну, и читателю нетрудно поддаться воздействию этой риторики и признать за истину ту ложь, которая перемешана с истиной.

Или, например, ниже повествователь комментирует: «Они [Браун и Вера] стояли, не двигаясь, единственные две души, колебавшиеся еще на грани нечестия в этом темном мире» (68). Неужели сам рассказчик считает эту пару последними людьми, причастными добру? Очевидно, что это скорее самовосприятие Брауна, чем объективное изложение фактов рассказчиком. Однако, повествовательные приемы Готорна не позволяют легко отличать один голос от другого.

Но если все же попытаться это сделать, можно предположить, что все увиденное Брауном в лесу – демоны, колдуны, ведьмы и нечестивцы - суть порождение его души, проекции его сознания. Уйдя в лес, Брауну (в отличие от Рипа Ван-Винкля у Ирвинга) не удается скрыться от жены, родственников, предков, соседей. Лес – это темная сторона его души, куда помещается весь его мир со всеми обитателями.

Все события рассказа выстраиваются в цепь психологической необходимости вслед за неким происшествием, лежащим за пределами рассказа и совершившимся в уме и сердце Брауна. На это имеется смутный намек в словах Брауна, обращенных к поджидавшему его в лесу черному человеку: «Я выполнил наше условие, встретившись с тобой здесь» (58). Такая договоренность о встрече с темной силой есть порождение безверия, которое находит выражение в последующем отчаянном крике Брауна: «Моя Вера погибла! Нет добра на земле, и грех – лишь пустое слово» (64). Путь Брауна вглубь леса сопровождается все большей потерей свободы. Подводимый к нечестивому алтарю, он уже «не в силах был отступить даже на шаг или воспротивиться хотя бы мысленно» (66).

Тогда почему и как Браун находит в себе силы в последний момент своего падения противостоять нечестию и призвать свою Веру обратиться к небесам? И как, опять-таки, такой подвиг согласуется с последующей жизнью Брауна, отмеченной мрачностью и отчаянием, несовместимыми с добродетелью и чистой совестью? Ответы на эти вопросы можно получить, если до конца преодолеть ту смысловую неопределенность, которая делает рассказ испытанием для нравственного сознания читателя и одновременно невыносима для него.

У нас имеется своя интерпретация рассказа, расставляющая все точки над "i" и порожденная не экзистенциально, как у Готорна, а догматически обоснованной религией. Но правомерно ли налагать на художественный мир Готорна чуждую ему систему? Как справедливо писала одна исследовательница, у Готорна «всегда остается мучительная неопределенность, доводящая до досады и останавливающая нас всякий раз, когда мы беремся сформулировать для [него] какую-нибудь удобную этическую доктрину» <9>. Действительно, Готорн считал всякую ясность при отображении опыта обманчивой, и «прием неопределенности», о котором мы говорили - есть способ избежать такой ясности. Я тоже воздержусь от того, чтобы вносить в рассказ окончательную ясность и закончу словами Майкла Дана, посвятившего текстовым стратегиям Готорна отдельное исследование: «Готорн остается Готорном, и потому мы можем сказать с уверенностью только то, что его повествования всегда останутся проблематичными, обескураживающими и завораживающими» <10>.


2008

СНОСКИ

1. The Critical Response to Nathaniel Hawthorne's "The Scarlet Letter". Ed. Gary Scharnhorst. Greenwood Publishing Group, Incorporated, N.Y, Westport, Connecticut, L., 1992, p. 65.назад
2. Ibid., p. 125.назад
3. Winters, Yvor. Maule’s Curse: Seven Studies in the History of American Obscurantism. Norfolk, Connecticut: New Directions, 1938. назад
4. Matthiessen, F.O. American Renaissance: Art and Expression in the Age of Emerson and Whitman. N.Y.: Oxford University Press, 1941 назад
5. Waggoner, Hyatt H. Art and Belief // Hawthorne Centenary Essays. Ed. By Roy Harvey Pearce. Ohio State University Press, 1964, p. 192. назад
6. Ibid., p.169. назад
7. Цит. по: Dunne, Michael. Hawthorne’s Narrative Strategies. Jackson: University Press of Mississippi, 1995, р. 20. назад
8. Здесь и далее все цитаты из новеллы "Молодой Браун" приводятся по изданию: Натаниель Готорн. Избранные произведения в двух томах. Т. 2. Л.: Художественная литература, 1982, с указанием в скобках только номера страницы. назад
9. Dauner, Louise. “The ‘Case’ of Tobias Pearson: Hawthorne and the Ambiguities,”American Literature, XXI (January 1950)//On Hawthorne. The Best from American Literature. Duke University Press, 1990, р. 25. назад
10. Dunne, Michael. Hawthorne’s Narrative Strategies. Jackson: University Press of Mississippi, 1995, р. 192. назад







Hosted by uCoz