Творчество литературное и социальное:
этические проблемы
(по «Роману о Блайтдейле» Н. Готорна)
Аксенов Алексей Валерьевич,
Православный Свято-Тихоновский Гуманитарный Университет (ПСТГУ)
Москва
Опубликовано: Феномен творческой личности в культуре. Материалы III международной конференции. М.: МГУ, 2009. С. 671-675.
© A.Axyonov, 2009.
Натаниэль Готорн (1804-1864) явился художником, моральное чувство которого, повлияв на выбор его жизненного пути, определило содержание всего его творчества. Незадолго до окончания колледжа, он писал: «Я не хочу быть ни врачом и жить за счет чужих болезней, ни пастором и жить за счет чужих грехов, ни адвокатом и жить за счет чужих распрей. Поэтому мне ничего не остается, как сделаться писателем».<1>
Однако, выбор оказался, можно сказать, самым «неудачным»: ведь писатель существует за счет и немощей, и грехов, и вражды человеческой, делая их предметом изображения в своих книгах.
Не потому ли Готорн так часто обращался в дальнейшем к проблеме творчества, что болезненно переживал такую свою профессиональную «эксплуатацию» чужих несчастий? Это переживание ставит перед художником целый ряд этических вопросов – о сути творчества, о нравственности его методов, его целях и смысле. Что дает художнику право заглядывать в чужие сердца и черпать в них «материал» для своих творений, в которых эти сердца будут беспощадно обнажены? Как сочетать художественную необходимость такого обнажения, степень и глубина которого определяет содержательное достоинство произведения – с деликатностью взгляда, признающего неисчерпаемость души человеческой и не желающего осквернять своим вторжением заповедные ее области? Каким должно быть сердце самого художника, чтобы без нравственной опасности для себя прозревать мрачные тайны чужой души – более того, воображать эти тайны, – принимать их в свою душу, и после запечатлевать их как опыт собственного сердца? Какова моральная природа способности видеть скрытые пороки и немощи других и как превратить эту способность из гибельного средства самоугождения в целительное средство любви? Эти и другие вопросы прямо или косвенно задает в своем творчестве Готорн.
В его книгах перед нами проходит целая вереница художников и творцов, что свидетельствует о желании писателя обратить взгляд своего творчества на него само и то, что открывается этому взгляду, – запечатлеть со всей силой и убедительностью своего художественного дарования. Другими словами, Готорн стремится разрешить этическую проблему творчества средствами самого творчества.
Пытаясь понять суть этой темы у Готорна, можно обратиться к его «Роману о Блайтдейле» (или, в другом переводе, «Счастливый дол», 1852). Из всех произведений Готорна, этот роман дает наиболее исчерпывающий комментарий к проблеме этики творчества.
Роман этот интересен для нас потому, что в нем открывается точка зрения художника: одним из его персонажей и одновременно его повествователем является поэт Майлз Кавердейл (книга Готорна написана от первого лица в форме воспоминаний). Это дает автору возможность многообразно осветить проблему этики творчества. Во-первых, здесь нам изнутри открывается мировосприятие художника: читатель как бы смотрит на мир глазами рассказчика. Во-вторых, мы имеем возможность сравнить самовосприятие повествователя с восприятием его другими персонажами и тем самым оценить «рецепцию» плодов творчества повествователя как художника и как морального субъекта. В-третьих, мы сопоставляем отношение к событиям Кавердейла-участника их и Кавердейла-мемуариста, описывающего эти события (и самого себя) двенадцать лет спустя, что существенно углубляет перспективу художественно восприятия и обнажает его субъективный характер. Также, мы держим в руках «произведение» Кавердейла – его роман-воспоминание, который сам по себе, как эстетический объект, служит «аргументом» в трактовке Готорном проблемы творчества. Наконец, столь же существенным для этой трактовки оказывается намеченное в романе притяжение-отталкивание между автором и его литературным «двойником» Кавердейлом.
Таким образом, перед нами ранняя версия романа точки зрения (не случайно Генри Джеймс считал «Блайтдейл» лучшим произведением Готорна), где герой-повествователь-художник выступает как «герменевтический ключ».
Но и этим не исчерпываются особенности романа, делающие его содержательным комментарием к теме этики творчества. Сюжет книги разворачивается вокруг организации на ферме «Блайтдейл» социалистической коммуны, и внимание Готорна к этому эксперименту расширяет тему творчества от сферы искусства до сферы общественного строительства, обнаруживая глубинную взаимосвязь между ними. Индивидуальное творчество переплетается в романе с коллективным; трудясь с товарищами на ферме, рассказчик выступает как часть «коллективного творца», воспроизводя же этот общий труд в романе, он собирает его плоды для искусства, делает коллективное усилие частью личного.
(Заметим в скобках, что обращение Готорна к сюжету утопической коммуны вызвано тем, что он сам участвовал в сходном предприятии. Таким образом, роман носит во многом автобиографический характер.)
Можно заметить, что в романе находят изображение и осмысление два типа творческой активности, приоритетные для традиционно-христианского и романтического сознания.
В религиозном контексте творчество понимается (например, у Блаженного Августина) как соучастие человека в творении миpa Богом через постижение и волевое следование Божественному замыслу о миpe. В ранней американской истории примером такого осмысления является паломничество пуритан к берегам Нового Света. В романе же – повторением и одновременно трагической профанацией этого опыта представляется попытка построения на ферме «Блайтдейл» социалистического «града на холме». В Блайтдейле реализуются фундаментальные для американского опыта идеологические архетипы – удаление из ветхого миpa в пустыню, создание там идеального общества, осмысление себя в качестве «избранного народа» – «Нового Израиля», имеющего вселенскую миссию, – но осуществляются они в форме некоей игры, внешне повторяющей деяния первых иммигрантов, но лишенной их главного смысла. Пафос Блайтдейла, при внешнем сходстве с пуританским, совершенно лишен «вертикального» устремления. Устроители коммуны мечтают о земном счастье.
Одна из последних глав романа называется «Маскарад» – “The Masqueraders”.<2> Кавердейл, мучимый дурными предчувствиями, возвращается в коммуну после долгого отсутствия и находит ферму вымершей и пустой. Он обнаруживает ее обитателей в лесу в виде толпы ряженых, которые, «как химеры», преследуют его. Кавердейл присутствует здесь при разоблачении, наблюдает конец утопического спектакля, когда все его участники как бы сняли маски, вышли из своих ролей и стали самими собой: маскарад – это форма сосуществования духовно разобщенных людей. Эксперимент Блайтдейла с самого начала был «карнавалом», в котором «ряженые» играют естественных людей, на время сменив свои разноцветные одежды на скромный наряд труда, смирения и любви. Не удивительно, что это пуританское облачение скоро сбрасывается ими, обнаруживая пестроту, принципиальную несводимость к одному началу.
Другая концепция творчества в книге связана с романтическим сознанием, носителем которого был Готорн. Романтики, как известно, усматривали сущность творчества в эстетическом созерцании и самовыражении художника как носителя продуктивного трансцендентального воображения (если ипользовать терминологию И. Канта). В романе таким художником становится Кавердейл, и сам роман отображает видение своего повествователя как пример эстетического гедонизма, разрушительного для его субъекта, как пример эмоционального паразитирования на ближних.
Кавердейл – «созерцатель», ему необходима некая дистанция от реальной жизни, неучастие в ней, дабы обозревать ее из тиши душевного и физического уединения. Но, променяв свою «пару уютных холостяцких комнат», где в одиночестве он предавался праздности и размышлениям, – на холодную коммунальную ферму, Кавердейл вступает в повседневные отношения с другими людьми.
И здесь для Ковердейла реальность превращается в своего рода артефакт, а жизнь сердца (своя и чужая) – в повод к творческому экспериментированию, в котором проявляет себя художник. Именно такой характер его отношения отдаляет Кавердейла от других персонажей, делая его нежелательным зрителем сердечной жизни других, – жизни, полноте которой он непричастен. Эстетическое начало оказывается самодовлеющим, свободным от моральных ограничений. Это, по Готорну, является творческим поражением.
Роман, преподносимый читателю как итог вдвойне неудачного творческого усилия, таким образом, разоблачает себя: он критичен по отношению к своему повествователю (как субъекту коллективного и индивидуального творчества) – а значит, критичен к самому себе, своему методу и даже к своему автору, двойником-антагонистом которого является рассказчик.
Очевидно, что корни отрицательного творческого опыта, отраженного в романе, прозреваются его автором в душе повествователя – в отсутствии там любви – начала, приводящего в единство все стороны бытия личности. Непричастность этому началу приводит к коллективному и личному самообману: попытка построения «нового миpa» превращается в бессознательную пародию на «старый» мир, эстетическое эпикурейство Кавердейла принимается им самим за похвальное сердечное участие к ближним.
Итак, Кавердейл терпит поражение – и как строитель новой жизни, и как носитель эстетического видения (нравственно созидательного, как считали романтики). Но мы имеем плод и свидетельство этого поражения – сам роман, в котором вся сила эстетики направлена на развенчание идеи о ее нравственной самодостаточности. Это делает роман победой художника, признающего ограниченность начала, которое составляет самую суть его дара.
Эта победа далась Готорну нелегко: будучи наследником пуритан в век романтизма, он был мучим внутренними противоречиями. Быть художником-творцом, находиться на вершине романтической иерархии земных призваний – и в то же время осознавать, что твои недалекие предки посчитали бы писательское занятие греховным – такова творческая судьба Готорна. Во вводной главе к роману «Алая буква» мы находим горько-ироничные размышления Готона о том, как его предки восприняли его самого: «Цели, которые я когда-либо ставил себе, показались бы им недостойными, успехи... они сочли бы жалкими и даже постыдными. «Что он делает в жизни?» – шепчет один седой призрак другому. «Строчит романы! Разве это занятие, разве это способ прославить Творца или послужить роду человеческому в отпущенные ему дни? Просто непостижимо! Почему бы этому выродку не стать уличным музыкантом – одно стоит другого! Такими комплиментами награждают меня мои праотцы через вековую пропасть! Но как бы они на меня ни гневались, свойства их сильных натур проглядывают и во мне».<3>
В числе прочих черт Готорн унаследовал от пуритан обостренную моральную чувствительность и склонность к нравственной рефлексии. Поэтому рассказчик «Романа о Блайтдейле» – и вместе с ним автор, – уподобляясь герою другого готорновского романа «Алая буква», – как бы восходит на «эстетический помост», чтобы с высоты его во всеуслышание исповедать вину эстетизма – и тем искупить ее, превратив творческое поражение в победу.
«Роман о Блайтдейле» является победой эстетического – именно потому, что побуждает эстетическое начало к рефлексии и демонстрирует его ограниченность. В своем творчестве Готорн интуитивно пытался выйти из замкнутого круга самодовлеющего эстетизма через подчинение своего дара внеположенному ему этическому началу. Можно предположить, что это стремление делает красоту его произведений причастной добру и истине.
2009
СНОСКИ
1. См.: Nathaniel Hawthorne. The Letters, 1813–1843. Ed. by Thomas Woodson, L. Neal Smith, Norman Holmes Pearson. Ohio SUP, 1984 [The Centenery Edition of the Works of Nathaniel Hawthorne, vol. XVI, p. 138–139. назад
2. См.: Hawthorne N. The Blithedale Romance. Cambridge, The Riverside Press, 1894, p. 239ff; Натаниель Готорн. Избранные произведения в двух томах. Т. 1. Л.: Художественная литература, 1982, с. 393. назад
3.Натаниель Готорн. Избранные произведения в двух томах. Т. 1. Л.: Художественная литература, 1982, с. 45–46. назад
|
