Кто честной бедности своей
Стыдится и все прочее,
Тот самый жалкий из людей,
Трусливый раб и прочее.

При всем при том,
При всем при том,
Пускай бедны мы с вами,
Богатство — штамп на золотом,
А золотой — мы сами!

Мы хлеб едим и воду пьем,
Мы укрываемся тряпьем
И все такое прочее,
А между тем дурак и плут
Одеты в шелк и вина пьют
И все такое прочее.

При всем при том,
При всем при том,
Судите не по платью.
Кто честным кормиться трудом, —
Таких зову я знатью.

Вот этот шут — природный лорд.
Ему должны мы кланяться.
Но пусть он чопорен и горд,
Бревно, бревном останется!

При всем при том,
При всем при том,
Хоть весь он в позументах, —
Бревно останется бревном
И в орденах и в лентах!

Король лакея своего
Назначит генералом,
Но он не может никого
Назначить честным малым.

При всем при том,
При всем при том,
Награды, лесть и прочее
Не заменяют ум и честь
И все такое прочее!

Настанет день, и час пробьет,
Когда уму и чести
На всей земле придет черед
Стоять на первом месте.

При всем при том,
При всем при том,
Могу вам предсказать я,
Что будет день, когда кругом
Все люди станут братья!

Is there for honest Poverty
That hings his head, an' a' that;
The coward slave-we pass him by,
We dare be poor for a' that!
For a' that, an' a' that.
Our toils obscure an' a' that,
The rank is but the guinea's stamp,
The Man's the gowd for a' that.

What though on hamely fare we dine,
Wear hoddin grey, an' a that;
Gie fools their silks, and knaves their wine;
A Man's a Man for a' that:
For a' that, and a' that,
Their tinsel show, an' a' that;
The honest man, tho' e'er sae poor,
Is king o' men for a' that.

Ye see yon birkie, ca'd a lord,
Wha struts, an' stares, an' a' that;
Tho' hundreds worship at his word,
He's but a coof for a' that:
For a' that, an' a' that,
His ribband, star, an' a' that:
The man o' independent mind
He looks an' laughs at a' that.

A prince can mak a belted knight,
A marquis, duke, an' a' that;
But an honest man's abon his might,
Gude faith, he maunna fa' that!
For a' that, an' a' that,
Their dignities an' a' that;
The pith o' sense, an' pride o' worth,
Are higher rank than a' that.

Then let us pray that come it may,
(As come it will for a' that,)
That Sense and Worth, o'er a' the earth,
Shall bear the gree, an' a' that.
For a' that, an' a' that,
It's coming yet for a' that,
That Man to Man, the world o'er,
Shall brothers be for a' that.

Трех королей разгневал он,
И было решено,
Что навсегда погибнет Джон
Ячменное Зерно.

Велели выкопать сохой
Могилу короли,
Чтоб славный Джон, боец лихой,
Не вышел из земли.

Травой покрылся горный склон,
В ручьях воды полно,
А из земли выходит Джон
Ячменное Зерно

Все так же буен и упрям,
С пригорка в летний зной
Грозит он копьями врагам.
Качая головой.

Но осень трезвая идет
И, тяжко нагружен,
Поник под бременем забот,
Согнулся старый Джон.

Настало время помирать —
Зима недалека.
И тут-то недруги опять
Взялись за старика.

Его свалил горбатый нож
Одним ударом с ног,
И, как бродягу на правёж,
Везут его на ток

Дубасить Джона принялись
Злодеи поутру.
Потом, подбрасывая ввысь,
Кружили на ветру.

Он был в колодец погружен,
На сумрачное дно.
Но и в воде не тонет Джон
Ячменное Зерно.

Не пощадив его костей,
Швырнули их в костер,
А сердце мельник меж камней
Безжалостно растер.

Бушует кровь его в котле,
Под обручем бурлит,
Вскипает в кружках на столе
И души веселит.

Недаром был покойный Джон
При жизни молодец,-
Отвагу подымает он
Со дна людских сердец.

Он гонит вон из головы
Докучный рой забот.
За кружкой сердце у вдовы
От радости поет…

Так пусть же до конца времен
Не высыхает дно
В бочонке, где клокочет Джон
Ячменное Зерно!

There was three kings into the east,
Three kings both great and high,
And they have sworn a solemn oath
John Barleycorn should die.

They took a plough and ploughed him down,
Put clods upon his head,
And they have sworn a solemn oath
John Barleycorn was dead.

But the cheerful Spring came kindly on,
And showers began to fall;
John barleycorn got up again,
And sore surprised them all.

The sultry suns of Summer came,
And he grew thick and strong:
His head well armed with pointed spears,
That no one should him wrong.

The sober Autumn entered mild,
When he grew wan and pale;
His bending joints and drooping head
Showed he began to fail.

His colour sickened more and more,
He faded into age;
And then his enemies began
To show their deadly rage.

They have taken a weapon long and sharp,
And cut him by the knee;
Then tied him fast upon a cart,
Like a rogue for forgery.

They laid him down upon his back,
And cudgeled him full sore.
They hung him up before the storm,
And turned him over and over.

They filled up a darksome pit
With water to the brim,
They heaved in John Barleycorn —
There, let him sink or swim!

They laid him out upon the floor,
To work him further woe;
And still, as signs of life appeared,
They toss'd him to and fro.

They wasted over a scorching flame
The marrow of his bones;
But a miller used him worst of all,
For he crushed him between two stones.

And they have taken his very heart's blood,
And drank it round and round;
And still the more and more they drank,
Their joy did more abound.

John Barleycorn was a hero bold,
Of noble enterprise;
For if you do but taste his blood,
It will make your courage rise.

It will make a man forget his woes;
It will heighten all his joy:
It will make the widow's heart to sing,
Though the tear were in her eye.

Then let us toast John Barleycorn,
Each man a glass in hand;
And may his great posterity
Ne'er fail in old Scotland!

1782

Был честный фермер мой отец.
Он не имел достатка,
Но от наследников своих
Он требовал порядка.
Учил достоинство хранить,
Хоть нет гроша в карманах.
Страшнее — чести изменить,
Чем быть в отрепьях рваных!

Я в свет пустился без гроша,
Но был беспечный малый.
Богатым быть я не желал,
Великим быть — пожалуй!
Таланта не был я лишен,
Был грамотен немножко
И вот решил по мере сил
Пробить себе дорожку.

И так и сяк пытался я
Понравиться фортуне,
Но все усилья и труды
Мои остались втуне.
То был врагами я побит,
То предан был друзьями
И вновь, достигнув высоты,
Оказывался в яме.

В конце концов я был готов
Оставить попеченье.
И по примеру мудрецов
Я вывел заключенье:
В былом не знали мы добра,
Не видим в предстоящем,
А этот час — в руках у нас.
Владей же настоящим!

Надежды нет, просвета нет,
А есть нужда, забота.
Ну что ж, покуда ты живешь,
Без устали работай.
Косить, пахать и боронить
Я научился с детства.
И это всё, что мой отец
Оставил мне в наследство.

Так и живу — в нужде, в труде,
Доволен передышкой.
А хорошенько отдохну
Когда-нибудь под крышкой.
Заботы завтрашнего дня
Мне сердца не тревожат.
Мне дорог нынешний мой день,
Покуда он не прожит!

Я так же весел, как монарх
В наследственном чертоге,
Хоть и становится судьба
Мне поперек дороги.
На завтра хлеба не дает
Мне эта злая скряга.
Но нынче есть чего поесть,-
И то уж это благо!

Беда, нужда крадут всегда
Мой заработок скудный.
Мой промах этому виной
Иль нрав мой безрассудный?
И всё же сердцу своему
Вовеки не позволю я
Впадать от временных невзгод
В тоску и меланхолию!

О ты, кто властен и богат,
Намного ль ты счастливей?
Стремится твой голодный взгляд
Вперед — к двойной наживе.
Пусть денег куры не клюют
У баловня удачи,-
Простой, веселый, честный люд
Тебя стократ богаче!

My father was a farmer upon the Carrick border,
And carefully he bred me in decency and order;
He bade me act a manly part, though I had ne'er a farthing;
For without an honest manly heart, no man was worth regarding.

Then out into the world my course I did determine;
Tho' to be rich was not my wish, yet to be great was charming;
My talents they were not the worst, nor yet my education:
Resolv'd was I at least to try to mend my situation.

In many a way, and vain essay, I courted Fortune's favour;
Some cause unseen still stept between, to frustrate each endeavour;
Sometimes by foes I was o'erpower'd, sometimes by friends forsaken;
And when my hope was at the top, I still was worst mistaken.

Then sore harass'd and tir'd at last, with Fortune's vain delusion,
I dropt my schemes, like idle dreams, and came to this conclusion;
The past was bad, and the future hid, its good or ill untried;
But the present hour was in my pow'r, and so I would enjoy it.

No help, nor hope, nor view had I, nor person to befriend me;
So I must toil, and sweat, and moil, and labour to sustain me;
To plough and sow, to reap and mow, my father bred me early;
For one, he said, to labour bred, was a match for Fortune fairly.

Thus all obscure, unknown, and poor, thro' life I'm doom'd to wander,
Till down my weary bones I lay in everlasting slumber:
No view nor care, but shun whate'er might breed me pain or sorrow;
I live to-day as well's I may, regardless of to-morrow.

But cheerful still, I am as well as a monarch in his palace,
Tho' Fortune's frown still hunts me down, with all her wonted malice:
I make indeed my daily bread, but ne'er can make it farther:
But as daily bread is all I need, I do not much regard her.

When sometimes by my labour, I earn a little money,
Some unforeseen misfortune comes gen'rally upon me;
Mischance, mistake, or by neglect, or my goodnatur'd folly:
But come what will, I've sworn it still, I'll ne'er be melancholy.

All you who follow wealth and power with unremitting ardour,
The more in this you look for bliss, you leave your view the farther,
Had you the wealth Potosi boasts, or nations to adore you,
A cheerful honest-hearted clown I will prefer before you.

1782

В горах мое сердце… Доныне я там.
По следу оленя лечу по скалам.
Гоню я оленя, встречаю зарю.
В горах мое сердце, а сам я внизу.

Прощайте, вершины под кровлей снегов,
Прощайте, долины и скаты лугов,
Прощайте, поникшие в бездну леса,
Прощайте, потоков лесных голоса.

Прощай,моя родина! Север,прощай,
Отечество славы и доблести край.
По белому свету судьбою гоним,
Навеки останусь я сыном твоим!

Farewell to the Highlands, farewell to the North,
The birth-place of Valour, the country of Worth;
Wherever I wander, wherever I rove,
The hills of the Highlands for ever I love.

Chorus.-My heart's in the Highlands, my heart is not here,
My heart's in the Highlands, a-chasing the deer;
Chasing the wild-deer, and following the roe,
My heart's in the Highlands, wherever I go.

Farewell to the mountains, high-cover'd with snow,
Farewell to the straths and green vallies below;
Farewell to the forests and wild-hanging woods,
Farewell to the torrents and loud-pouring floods.
My heart's in the Highlands.

1789

Навек простись, Шотландский клан,
С твоею древней славой.
Названье самое, прощай,
Отчизны величавой!

Где Твид несется в океан
И Сарк в песках струится, —
Теперь владенья англичан,
Провинции граница.

Века сломить пас не могли,
Но продал нас изменник
Противникам родной земли
За горсть презренных денег.

Мы сталь английскую не раз
В сраженьях притулили,
Но золотом английским нас
На торжище купили.

Как жаль, что я не пал в бою,
Когда с врагом боролись
За честь и родину свою
Наш гордый Брюс, Уоллес.

Но десять раз в последний час
Скажу я без утайки:
Проклятие предавшей нас
Мошеннической шайке!

Fareweel to a' our Scottish fame,
Fareweel our ancient glory;
Fareweel ev'n to the Scottish name,
Sae fam'd in martial story.
Now Sark rins over Solway sands,
An' Tweed rins to the ocean,
To mark where England's province stands-
Such a parcel of rogues in a nation!

What force or guile could not subdue,
Thro' many warlike ages,
Is wrought now by a coward few,
For hireling traitor's wages.
The English stell we could disdain,
Secure in valour's station;
But English gold has been our bane-
Such a parcel of rogues in a nation!

O would, or I had seen the day
That Treason thus could sell us,
My auld grey head had lien in clay,
Wi' Bruce and loyal Wallace!
But pith and power, till my last hour,
I'll mak this declaration;
We're bought and sold for English gold-
Such a parcel of rogues in a nation!

Умолк тяжёлый гром войны,
И мир сияет снова.
Отцов ребята лишены
И горько плачут вдовы.

Я шёл домой в свой край родной,
Шатёр покинув братский.
И в старом ранце за спиной
Был весь мой скарб солдатский.

Шагал я с лёгким багажом,
Счастливый и свободный.
Не отягчил я грабежом
Своей сумы походной.

Шагал я бодро в ранний час,
Задумавшись о милой,
О той улыбке синих глаз,
Что мне во тьме светила.

Вот наша тихая река
И мельница в тумане.
Здесь, под кустами ивняка,
Я объяснился Анне.

Вот я взошёл на склон холма,
Мне с юных лет знакомый, -
И предо мной она сама
Стоит у двери дома.

С ресниц смахнул я капли слёз,
И, голос изменяя,
Я задал девушке вопрос,
Какой, - и сам не знаю.

Потом сказал я: "Ты светлей,
Чем этот день погожий.
И тот счастливей всех людей,
Кто всех тебе дороже.

Хоть у меня карман пустой
И сумка пустовата,
Но не возьмёшь ли на постой
Усталого солдата?"

На миг её прекрасный взгляд
Был грустью отуманен.
"Мой милый тоже был солдат.
Что с ним? Убит иль ранен?..

Он не вернулся, но о нём
Храню я память свято,
И навсегда открыт мой дом
Для честного солдата!"

И вдруг, узнав мои черты
Под слоем серой пыли,
Она спросила: "Это ты?"
Потом сказала: "Вилли!"

"Да, это я, моя любовь,
А ты моя награда
За честно пролитую кровь
И лучшей мне не надо.

Тебя, мой друг, придя с войны,
Нашёл я неизменной.
Пускай с тобою мы бедны,
Но ты мой клад бесценный!"

Она сказала: "Нет, вдвоём
Мы заживём на славу.
Мне дед оставил сад и дом,
Они твои по праву!"

Купец плывёт по лону вод
За прибылью богатой.
Обильной жатвы фермер ждёт,
Но честь - удел солдата.

И пусть солдат всегда найдёт
У вас приют в дороге.
Страны родимой он оплот
В часы её тревоги.

When wild war's deadly blast was blawn,
And gentle peace returning,
Wi' mony a sweet babe fatherless,
And mony a widow mourning;
I left the lines and tented field,
Where lang I'd been a lodger,
My humble knapsack a' my wealth,
A poor and honest sodger.

A leal, light heart was in my breast,
My hand unstain'd wi' plunder;
And for fair Scotia hame again,
I cheery on did wander:
I thought upon the banks o' Coil,
I thought upon my Nancy,
I thought upon the witching smile
That caught my youthful fancy.

At length I reach'd the bonie glen,
Where early life I sported;
I pass'd the mill and trysting thorn,
Where Nancy aft I courted:
Wha spied I but my ain dear maid,
Down by her mother's dwelling!
And turn'd me round to hide the flood
That in my een was swelling.

Wi' alter'd voice, quoth I, "Sweet lass,
Sweet as yon hawthorn's blossom,
O! happy, happy may he be,
That's dearest to thy bosom:
My purse is light, I've far to gang,
And fain would be thy lodger;
I've serv'd my king and country lang-
Take pity on a sodger."

Sae wistfully she gaz'd on me,
And lovelier was than ever;
Quo' she, "A sodger ance I lo'ed,
Forget him shall I never:
Our humble cot, and hamely fare,
Ye freely shall partake it;
That gallant badge-the dear cockade,
Ye're welcome for the sake o't."

She gaz'd-she redden'd like a rose -
Syne pale like only lily;
She sank within my arms, and cried,
"Art thou my ain dear Willie?"
"By him who made yon sun and sky!
By whom true love's regarded,
I am the man; and thus may still
True lovers be rewarded.

"The wars are o'er, and I'm come hame,
And find thee still true-hearted;
Tho' poor in gear, we're rich in love,
And mair we'se ne'er be parted."
Quo' she, "My grandsire left me gowd,
A mailen plenish'd fairly;
And come, my faithfu' sodger lad,
Thou'rt welcome to it dearly!"

For gold the merchant ploughs the main,
The farmer ploughs the manor;
But glory is the sodger's prize,
The sodger's wealth is honor:
The brave poor sodger ne'er despise,
Nor count him as a stranger;
Remember he's his country's stay,
In day and hour of danger.

Пророчат осени приход
И выстрел в отдаленье,
И птицы взлет среди болот,
И вереска цветенье,
И рожь, бегущая волной,-
Предвестье урожая,
И лес ночной, где под луной
Я о тебе скучаю.

Вальдшнепы любят тихий лес,
Вьюрки — кустарник горный.
А цапли с вышины небес
Стремятся в край озерный.
Дрозды в орешнике живут,
В тиши лесной полянки.
Густой боярышник — приют
Веселой коноплянки.

У каждого обычай свой,
Свой путь, свои стремленья.
Один живет с большой семьей,
Другой — в уединенье.
Но всюду злой тиран проник:
В немых лестных просторах
Ты слышишь гром, и жалкий крик,
И смятых перьев шорох…

А ведь такой кругом покой.
Стрижей кружится стая.
И нива никнет за рекой
Зелено-золотая.
Давай пойдем бродить вдвоем
И насладимся вволю
Красой плодов в глуши садов
И спелой рожью в поле.

Так хорошо идти-брести
По скошенному лугу
И встретить месяц на пути,
Тесней прильнув друг к другу,
Как дождь весной — листве лесной,
Как осень — урожаю,
Так мне нужна лишь ты одна,
Подруга дорогая!

Now westlin winds and slaught'ring guns
Bring Autumn's pleasant weather;
The moorcock springs on whirring wings
Amang the blooming heather:
Now waving grain, wide o'er the plain,
Delights the weary farmer;
And the moon shines bright, when I rove at night,
To muse upon my charmer.

The partridge loves the fruitful fells,
The plover loves the mountains;
The woodcock haunts the lonely dells,
The soaring hern the fountains:
Thro' lofty groves the cushat roves,
The path of man to shun it;
The hazel bush o'erhangs the thrush,
The spreading thorn the linnet.

Thus ev'ry kind their pleasure find,
The savage and the tender;
Some social join, and leagues combine,
Some solitary wander:
Avaunt, away! the cruel sway,
Tyrannic man's dominion;
The sportsman's joy, the murd'ring cry,
The flutt'ring, gory pinion!

But, Peggy dear, the ev'ning's clear,
Thick flies the skimming swallow,
The sky is blue, the fields in view,
All fading-green and yellow:
Come let us stray our gladsome way,
And view the charms of Nature;
The rustling corn, the fruited thorn,
And ev'ry happy creature.

We'll gently walk, and sweetly talk,
Till the silent moon shine clearly;
I'll grasp thy waist, and, fondly prest,
Swear how I love thee dearly:
Not vernal show'rs to budding flow'rs,
Not Autumn to the farmer,
So dear can be as thou to me,
My fair, my lovely charmer!

В недобрый час я взял жену,
В начале мая-месяца,
И, много лет живя в плену,
Не раз мечтал повеситься.

Я был во всём покорен ей
И нёс безмолвно бремя,
Но наконец жене моей
Пришло скончаться время.

Не двадцать дней, а двадцать лет
Прожив со мной совместно,
Она ушла, покинув свет,
Куда - мне неизвестно.

Я так хотел бы разгадать
Загробной жизни тайну,
Чтоб после смерти нам опять
Не встретиться случайно!

Я совершил над ней обряд -
Похоронил достойно.
Боюсь, что чёрт не принял в ад
Моей жены покойной.

Она, я думаю, в раю:
Порой в раскатах грома
Я грозный грохот узнаю,
Мне издавна знакомый!

I married with a scolding wife
The fourteenth of November;
She made me weary of my life,
By one unruly member.
Long did I bear the heavy yoke,
And many griefs attended;
But to my comfort be it spoke,
Now, now her life is ended.

We liv'd full one-and-twenty years
A man and wife together;
At length from me her course she steer'd,
And gone I know not whither:
Would I could guess, I do profess,
I speak, and do not flatter,
Of all the woman in the world,
I never could come at her.

Her body is bestowed well,
A handsome grave does hide her;
But sure her soul is not in hell,
The deil would ne'er abide her.
I rather think she is aloft,
And imitating thunder;
For why, methinks I hear her voice
Tearing the clouds asunder.

Скалистые горы, где спят облака,
Где в юности ранней резвится река,
Где в поисках корма сквозь вереск густой
Птенцов перепелка ведет за собой.

Милее мне склоны и трещины гор,
Чем берег морской и зеленый простор,
Милей оттого, что в горах у ручья
Живет моя радость, забота моя.

Люблю я прозрачный и гулкий ручей,
Бегущий тропинкой зеленой своей.
Под говор воды, не считая часов,
С любимой подругой бродить я готов.

Она не прекрасна, но многих милей.
Я знаю, приданого мало за ней,
Но я полюбил ее с первого дня
За то, что она полюбила меня!

Встречая красавицу, кто устоит
Пред блеском очей и румянцем ланит?
А если ума ей прибавить чуть-чуть,
Она, ослепляя, пронзает нам грудь.

Но добрая прелесть внимательных глаз
Стократ мне дороже, чем лучший алмаз.
И в крепких объятьях волнует мне кровь
Открытая, с бьющимся сердцем, любовь!

Yonder wild mossy mountains so lofty and wide,
That nurse in their bosom the youth of the Clyde,
Where the grouse lead their coveys through heather to feed,
And the shepherd tends his flock as he pipes on his reed.

Not Gowrie's rich valley nor Forth's sunny shores
To me have the charms of yonder wild, mossy moors;
For there, by a lonely, sequestered stream,
Resides a sweet girl, my thought and my dream.

Among those wild mountains shall still be my path,
Each stream foaming down its own green, narrow valley;
For there with my girl the long day I wander,
While over us unheeded fly the swift hours of love.

She is not the fairest, although she is fair;
Of nice education but small is her share;
Her parentage humble as humble can be;
But I love the dear lassie because she loves me.

To Beauty what man but must yield him a prize,
In her armour of glances, and blushes, and sighs?
And when Wit and Refinement has polished her darts,
They dazzle our eyes, as they fly to our hearts.

But kindness, sweet kindness, in the fond sparkling eye
Has lustre outshining the diamond to me,
And the heart beating love as I am clasped in her arms,
O, these are my girl's all-conquering charms!

Так хороши пшеница, рожь
Во дни уборки ранней.
А как ячмень у нас хорош,
Где был я с милой Анни.

Под первый августовский день
Спешил я на свиданье.
Шумела рожь, шуршал ячмень.
Я шел навстречу Анни.

Вечерней позднею порой —
Иль очень ранней, что ли? —
Я убедил ее со мной
Побыть в ячменном поле.

Над нами свод был голубой,
Колосья нас кололи.
Я усадил перед собой
Ее в ячменном поле.

В одно слились у нас сердца.
Одной мы жили волей.
И целовал я без конца
Ее в ячменном поле.

Кольцо моих сплетенных рук
Я крепко сжал — до боли
И слышал сердцем сердца стук
В ту ночь в ячменном поле.

С тех пор я рад бывал друзьям,
Пирушке с буйным шумом,
Порою рад бывал деньгам
И одиноким думам.

Но все, что пережито мной,
Не стоит сотой доли
Минуты радостной одной
В ту ночь в ячменном поле!

It was upon a Lammas night,
When corn rigs are bonie,
Beneath the moon's unclouded light,
I held awa to Annie;
The time flew by, wi' tentless heed,
Till, 'tween the late and early,
Wi' sma' persuasion she agreed
To see me thro' the barley.

Corn rigs, an' barley rigs,
An' corn rigs are bonie:
I'll ne'er forget that happy night,
Amang the rigs wi' Annie.

The sky was blue, the wind was still,
The moon was shining clearly;
I set her down, wi' right good will,
Amang the rigs o' barley:
I ken't her heart was a' my ain;
I lov'd her most sincerely;

I kiss'd her owre and owre again,
Amang the rigs o' barley.
Corn rigs, an' barley rigs.

I lock'd her in my fond embrace;
Her heart was beating rarely:
My blessings on that happy place,
Amang the rigs o' barley!
But by the moon and stars so bright,
That shone that hour so clearly!
She aye shall bless that happy night
Amang the rigs o' barley.
Corn rigs, an' barley rigs.

I hae been blythe wi' comrades dear;
I hae been merry drinking;
I hae been joyfu' gath'rin gear;
I hae been happy thinking:
But a' the pleasures e'er I saw,
Tho' three times doubl'd fairly,
That happy night was worth them a',
Amang the rigs o' barley.
Corn rigs, an' barley rigs.

1783

Прощусь, Элиза, я с тобой
Для дальних, чуждых стран.
Мою судьбу с твоей судьбой
Разделит океан.

Пусть нам в разлуке до конца
Томиться суждено, —
Не разлучаются сердца,
Что спаяны в одно!

Оставлю я в родной стране
Тебя, мой лучший клад.
И тайный голос шепчет мне:
Я не вернусь, назад.

Последнее пожатье рук
Я унесу с собой.
Тебе — последний сердца стук
И вздох последний мой.

From thee, Eliza, I must go,
And from my native shore;
The cruel fates between us throw
A boundless ocean's roar:
But boundless oceans, roaring wide,
Between my love and me,
They never, never can divide
My heart and soul from thee.

Farewell, farewell, Eliza dear,
The maid that I adore!
A boding voice is in mine ear,
We part to meet no more!
But the latest throb that leaves my heart,
While Death stands victor by, —
That throb, Eliza, is thy part,
And thine that latest sigh!

Меня в горах застигла тьма,
Январский ветер, колкий снег.
Закрылись наглухо дома,
И я не мог найти ночлег.

По счастью, девушка одна
Со мною встретилась в пути,
И предложила мне она
В ее укромный дом войти.

Я низко поклонился ей —
Той, что спасла меня в метель,
Учтиво поклонился ей
И попросил постлать постель.

Она тончайшим плотном
Застлала скромную кровать
И, угостив меня вином,
Мне пожелала сладко спать.

Расстаться с ней мне было жаль,
И, чтобы ей не дать уйти,
Спросил я девушку: — Нельзя ль
Еще подушку принести?

Она подушку принесла
Под изголовие мое.
И так мила она была,
Что крепко обнял я ее.

Был мягок шелк ее волос
И завивался, точно хмель.
Она была душистей роз,
Та, что постлала мне постель.

А грудь ее была кругла. —
Казалось, ранняя зима
Своим дыханьем намела
Два этих маленьких холма.

Я целовал ее уста —
Ту, что постлала мне постель,
И вся он была чиста,
Как эта горная метель.

Проснувшись в первом свете дня,
В подругу я влюбился вновь.
-Ах, погубили вы меня!-
Сказала мне моя любовь.

Целуя веки влажных глаз
И локон, вьющийся, как хмель,
Сказал я: — Много, много раз
Ты будешь мне стелить постель!

Мелькают дни, идут года,
Цветы цветут, метет метель,
Но не забуду никогда
Той, что постлала мне постель!

When January wind was blowing cold,
As to the North I took my way,
The darkening night did me enfold,
I knew not where to lodge till day.
By my good luck a maid I met
Just in the middle of my care,
And kindly she did me invite
To walk into a chamber fair.

I bowed full low unto this maid,
And thanked her for her courtesy;
I bowed full low unto this maid,
And bade her make a bed for me,
She made the bed both larger and wide,
With two white hands she spread it down,
She put the cup to her rosy lips,
And drank : — ' Young man, now sleep you sound.'

She snatched the candle in her hand,
And from my chamber went with speed,
But I called her quickly back again
To lay some more below my head:
A pillow she laid below my head,
And served me with due respect,
And, to salute her with a kiss,
I put my arms about her neck.

' Hold off your hands, young man,' she said,
' And do not so uncivil be;
If you have any love for me,
O, wrong not my virginity!'
Her hair was like the links of gold,
Her teeth were like the ivory,
Her cheeks like lilies dipped in wine,
The girl that made the bed for me!

Her bosom was the driven snow,
Two drifted heaps so fair to see;
Her limbs the polished marble stone,
The girl that made the bed for me!
I kissed her over and over again,
And always she knew not what to say.
I laid her between me and the wall —
The girl thought it not long till day.

Upon the morning, when we rose,
I thanked her for her courtesy,
But always she blushed, and always she sighed,
And said: — ' Alas, you have ruined me!'
I clasped her waist, and kissed her then,
While the tear stood twinkling in her eye.
I said: — ' My girl, do not cry,
For you always shall make the bed for me.'

She took her mother's fine holland linen sheets,
And made them all in shirts to me.
Blythe and merry may she be,
The girl that made the bed for me!
The lovely girl made the bed for me,
The lovely girl made the bed for me!
I will never forget till the day I die,
The girl that made the bed for me.

В полях, под снегом и дождём,
Мой милый друг,
Мой бедный друг,
Тебя укрыл бы я плащом
От зимних вьюг,
От зимних вьюг.

А если мука суждена
Тебе судьбой,
Тебе судьбой,
Готов я скорбь твою до дна
Делить с тобой,
Делить с тобой.

Пускай сойду я в мрачный дол,
Где ночь кругом,
Где тьма кругом, -
Во тьме я солнце бы нашёл
С тобой вдвоём,
С тобой вдвоём.

И если б дали мне в удел
Весь шар земной,
Весь шар земной,
С каким бы счастьем я владел
Тобой одной,
Тобой одной.

O wert thou in the cauld blast,
On yonder lea, on yonder lea,
My plaidie to the angry airt,
I'd shelter thee, I'd shelter thee;
Or did Misfortune's bitter storms
Around thee blaw, around thee blaw,
Thy bield should be my bosom,
To share it a', to share it a'.

Or were I in the wildest waste,
Sae black and bare, sae black and bare,
The desert were a Paradise,
If thou wert there, if thou wert there;
Or were I Monarch o' the globe,
Wi' thee to reign, wi' thee to reign,
The brightest jewel in my Crown
Wad be my Queen, wad be my Queen.

Моей душе покоя нет.
Весь день я жду кого-то.
Без сна встречаю я рассвет —
И все из-за кого-то.

Со мною нет кого-то,
Ах, где найти кого-то!
Могу весь мир я обойти,
Чтобы найти кого-то.

О вы, хранящие любовь
Неведомые силы.
Пусть невредим вернется вновь
Ко мне мой кто-то милый.

Но нет со мной кого-то.
Мне грустно отчего-то
Клянусь, я все бы отдала
На свете для кого-то!

My heart is sore — I dare not tell —
My heart is sore for Somebody:
I could awaken a winter night
For the sake of Somebody.
O-hon! for Somebody!
O-hey! for Somebody!
I could range the world around
For the sake of Somebody.

You Powers that smile on virtuous love,
O, sweetly smile on Somebody!
From every danger keep him free,
And send me safe my Somebody!
O-hon! for Somebody!
O-hey! for Somebody!
I would do — what would I not? —
For the sake of Somebody.

Бродить я буду меж камней,
На островок глядеть в тоске.
Здесь я в слезах простился с ней
Там скрылся парус вдалеке.

Как часто с этой крутизны,
Где птицы жадные кричат,
Под гул крутящейся волны
Смотреть я буду на закат

Благословен тот райский сад,
Где Нэнси бродит, в тишине
И там, где все ласкает взгляд
Немножко помнит обо мне.

Behold the hour, the boat, arrive!
My dearest Nancy, O, farewell!
Severed from you, can I survive,
From you whom I have loved so well?

Endless and deep shall be my grief,
No ray of comfort shall I see,
But this most precious, dear belief,
That you will still remember me.

Along the solitary shore,
Where flitting sea-fowl round me cry,
Across the rolling, dashing roar (ocean),
I will westward turn my wistful eye.'

Happy you Indian grove,' I will say,
'Where now my Nancy's path shall be!
While through your sweets she holds her way,
O, tell me, does she muse on me?'

Забыть ли старую любовь
И не грустить о ней?
Забыть ли старую любовь
И дружбу прежних дней?

За дружбу старую —
До дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней.

Побольше кружки приготовь
И доверху налей.
Мы пьем за старую любовь,

За дружбу прежних дней.
За дружбу старую —
До дна!
За счастье юных дней!
По кружке старого вина —
За счастье юных дней.

С тобой топтали мы вдвоем
Траву родных полей,
Но не один крутой подъем
Мы взяли с юных дней.

Переплывали мы не раз
С тобой через ручей.
Но море разделило нас,
Товарищ юных дней.

И вот с тобой сошлись мы вновь.
Твоя рука — в моей.
Я пью за старую любовь,
За дружбу прежних дней.

За дружбу старую —
До дна!
За счастье прежних дней!
С тобой мы выпьем, старина,
За счастье прежних дней.

Перевод С.Я. Маршака

SHOULD auld acquaintance be forgot,
And never brought to min’?
Should auld acquaintance be forgot,
And auld lang syne?

For auld lang syne, my dear.
For auld lang syne,
We’ll tak a cup o’ kindness yet,
For auld lang syne.

We twa hae run about the braes,
And pu’d the gowans fine;
But we’ve wander’d mony a weary foot
Sin’ auld lang syne.

We twa hae paidled i’ the burn,
From morning sun till dine;
But seas between us braid hae roar’d
Sin’ auld lang syne.

And there’s a hand, my trusty fiere,
And gie’s a hand o’ thine;
And we’ll tak a right guid-willie waught,
For auld lang syne.

And surely ye’ll be your pint-stowp,
And surely I’ll be mine;
And we’ll tak a cup o’ kindness yet
For auld lang syne.