 |
Кому и что важно в “Алой букве”? А.В. Аксенов Ниже предложены впечатления читателя Готорна после просмотра фильма по мотивам его лучшего романа. Автора заметки интересует как проблема “переводимости” книги на язык кинематографа, так и то состояние современного массового сознания, “симптомом” которого явилась последняя экранная версия “Алой буквы”. *** В нашем школьном киноклассе на стене большими буквами было написано: “Из всех искусств для нас важнейшим является кино”. И подпись. Помню, эта цитата вызывала во мне смутный протест. “Как, неужели кино – важнейшее искусство? Да нет же, литература уж, наверное, важнее. И как мог наш “великий” такое сказать?” Но я тогда не понимал смысл этого “для нас”. “Для нас” - для большевицкой пропаганды. Автор этого высказывания понимал, что кино является наиболее массовым искусством и при этом обладает наибольшей силой воздействия на сознание. Оно синтезирует средства изобразительного искусства, музыки и слова. Кино предполагает минимум активности со стороны воспринимающего: воображение (столь важное при восприятии литературы) почти отключено, образы подаются в “готовом” виде, что обеспечивает силу и предсказуемость их воздействия. Вспомним серию рисунков Битструпа: один читатель смеется над книгой, другой плачет, третий дрожит от страха, четвертый засыпает. Что-то подобное происходит и у живописного полотна. Такое разнообразие реакций (конечно, утрированное художником) вряд ли возможно в кинозале. У того же Битструпа есть другой сюжет: после просмотра фильма “про любовь”, пары, молодые и пожилые, идут из кинотеатра в обнимку. Подействовало. Вспомним также наиболее распространенное впечатление от экранизации давно знакомой и любимой книги: разочарование. Воображение значительно богаче экранного воплощения. Например, при чтении мы не представляем себе внешность героя во всех подробностях, и предельная конкретизация облика героя в кино воспринимается как обеднение, поскольку она исключает все другие возможности. В обратной ситуации, при чтении книги после просмотра экранизации, пред умственным взором всегда назойливо маячат актеры, “оккупировавшие” воображение. По сравнению с литературой кино беднее и грубее в репрезентации действительности, но при этом гораздо сильнее, даже до насилия, по своему воздействию и проще для усвоения. Заметим, что кино также является наименее “личным”, свободным искусством и для его творцов. Это дорогостоящий проект, требующий трудовых затрат десятков и сотен людей. Литератор может писать “в стол” и быть свободным от внешнего диктата. Кинематографист всегда выполняет социальный заказ, будь то господствующая идеология или массовые вкусы. Товар обязательно должен быть продан сегодня. Итак, кино удобнее других искусств становится средством пропаганды. Поэтому и является для них важнейшим из всех искусств. Теперь посмотрим, кто эти “они”, в современной Америке. Это становится ясно из того, как “они” прочитали роман Н. Готорна (“Алая буква”, режиссер Роланд Йоффе, Голливуд, 1995). Как отмечали многие читатели романа, любовь Димсдейла и Эстер находится за пределами интереса Готорна. Генри Джеймс писал об “Алой букве”: “Никогда еще история о любви не была в столь малой степени “любовной историей”. То, что эти два человека слишком любили друг друга, представляет для автора сравнительно тривиальный интерес. Его волновала их нравственная ситуация в течение долгих последующих лет” ( Нетривиальная трагичность ситуации обеспечена у Готорна тем, что любовь Димсдейла и Эстер беззаконна: 1) с точки зрения их самих, в том числе Эстер; 2) с точки зрения пуританского общества; и 3) с точки зрения Библии. Роланд Йоффе выбрасывает Библию за борт своего идейного корабля (и после этого “Кто может сказать, что есть грех в очах Божиих?”), расстреливает из индейских луков пуритан, избавляет Димсдейла (Гэри Олдман) и Эстер (Деми Мур) от совести - и заканчивает свою историю вполне тривиально. Интерес Йоффе противоположен готорновскому: его интересует только любовь героев. С. Беркович (см. Sacvan Bercovich, The Scarlet Letter: A Twice-Told Tale) остроумно заметил, что фильм – это ответ на все те вопросы, которые волновали юных читателей романа, но которые они стеснялись задать в классе. Действительно, такое впечатление, что фильм отражает уровень сознания и интересы подростков. Например, детям свойственно подсматривать за взрослыми. Но зачем же было авторам фильма “опускать” до этого уровня зрителя, как в двух “купальных” сценах? В книге Готорна Эстер большей частью трагически и с достоинством молчит, - в фильме она, как подросток, дерзит старикам-магистратам. “Взрослому” миру плохих пуритан в фильме противостоит “детский мир” (любовники, служанка Митуба, добрая ведьма Хиггинс). Чиллингуорт и индейцы со всеми их “жуткими” и “классными” атрибутами – это персонажи из детского фильма. Наконец, в финальных кадрах вполне серьезно исповедуется утопия “Нового мира”. Склонность к утопиям – это тоже черта незрелого, юношеского сознания. И это уже действительно серьезно. Подросток (или взрослый с психикой подростка), вооруженный утопией и бомбой - это опасно.В соответствии со вкусами подросткового возраста, фильм изобилует натуралистическими сценами с разнообразным насилием и кровью. Можно составить целый каталог видов насилия, представленного в фильме: насилие над ребенком, насилие над женщиной, резня, скальпирование, самоубийство, самоистязание… Наверное, современный американский зритель без всего этого уже просто не может: слишком пресно. И такое состояние современного американского зрителя вызывает тревогу (за него и за нас). Это чисто языческий, варварский вкус к зрелищам насилия и крови. Что-то из времен Нерона. Причем этот вкус – состояние, похоже, вполне уже органическое, бесповоротное, психопатическое. Современные американцы (если судить о них по “горизонту ожидания” фильма) в этом смысле даже превосходят индейцев, сочно, со знанием дела изображенных в фильме. В этом смысле предельно одичавший Чилингуорт (Роберт Дюваль) является как бы символом, воплощением современной (особенно после “11 сентября”) Америки. Он сочетает в себе внешние черты нео-язычника, христианина и позитивиста, при этом по духу являясь, конечно, язычником, даже одержимым – жестоким, злобным и грубым. С. Беркович в своем отзыве тонко подметил: Чилингуорт в фильме – это “цивилизованный” агрессор, воплотивший все те отвратительные черты “дикарей”, с помощью которых он хотел оправдать свою агрессию. Вообще, это, по-моему, самый “готорновский” персонаж в фильме, благодаря его нереалистичности, “эмблематизму”, хотя, конечно, он отменно отвратителен. Даже до смешного. И чем-то внутренне как будто похож на президента Буша, не в обиду будет сказано. Но все же первая часть фильма (история любви, полностью сочиненная сценаристом) гораздо хуже второй части, и по-иному: своей однозначностью. Ничего, кроме страха быть повешенными, не удерживает влюбленных пастора и Эстер от соединения, и, как только приходит весть о гибели мужа (о которой Эстер молилась !), тотчас это происходит. При этом – никакой рефлексии, угрызений совести. Всякая метафизика исключается; во всяком случае, законы пуританской колонии ее не отражают. Весь конфликт – однозначно – между безобразным репрессивным обществом и прекрасными влюбленными. Бедному зрителю деваться просто некуда: он должен сочувствовать влюбленным, с их нетленной, немеркнущей красотой. И чем дальше, тем больше он им сочувствует. Особенно, когда появляется обманутый муж, похожий на персонаж фильма ужасов.Вывод из всего этого однозначный: “То, что мы сделали, было по-своему священно”. Ибо “Кто может сказать, что есть грех в очах Божиих?” Такой фразой заканчивается фильм. Итак, есть Бог. И есть грех. А вот ЧТО есть грех, этого сказать почему-то никто не может, и поэтому этот вопрос мы будем решать сами, как кому хочется. А если возникнет конфликт (как в фильме), то прав окажется тот, у кого сила. Правда – на стороне выживших. Фильм отличается тоталитарной, глянцевой однозначностью. Здесь бодрое, какое-то “фашистское” отношению к Человеку, благополучно избавленному от “больной совести”. По-моему, это первая интерпретация, в которой Димсдейл и Эстер принадлежат к ОДНОМУ МИРУ – миру свободной любви. При этом они полностью торжествуют над пуританами, которые после нападения индейцев, по-видимому, сразу пересматривают свои взгляды и даже готовы извиниться перед Эстер. Провожаемые примиренно-одобрительными взглядами пуританских стариков, Димсдейл и Эстер уезжают на запад, причем Перл бросает алую букву под колеса повозки. Мечта Эстер в романе – бежать с Димсдейлом подальше от пуритан – воплощается в фильме. А зритель, в свое время, быть может, досадно разочарованный печальным завершением романа, после фильма уходит довольным, получив полный пакет ярких впечатлений и счастливый конец. В заключение отмечу две несуразности фильма. Одна – несколько курьезная, другая – удручающая. Первая касается самоистязания Димсдейла на ночном помосте: что оно означает? Ведь не попытку же, как в романе, смягчить угрызения совести, которой Димсдейл начисто лишен авторами фильма. Можно предположить, что находящийся на свободе Димсдейл сильно переживает за страдающую в тюрьме Эстер. Но тогда членовредительство – это невротическая реакция, которая совсем не к лицу красивому и сильному герою. К таким ляпсусам приводит голливудских профессионалов попытка вложить свое содержание в чужой сюжет. Вторая несообразность касается выбора исполнительницы главной роли. В рекламной аннотации на видеокассете героиня фильма обозначена как “ sexy Demi Moore”. Такой она задумана, очевидно, и авторами фильма. Но в красоте, обладательницей которой является Деми Мур, при всей ее человеческой двусмысленности, присутствует и нечто возвышенное – то, что свидетельствует о благородстве человека. Поэтому когда эта красота становится объектом откровенной эротической эксплуатации, как это происходит в фильме, - это производит тягостное впечатление кощунства. Благоговение, которое должен естественно вызывать образ такой красоты, профанируется авторами фильма через навязывание зрителю вульгарно-эротического восприятия главной героини.В такой пагубной направленности разработки актерских данных и таланта Деми Мур (в чем участвует, конечно, и сама несчастная Деми Мур) есть нечто не просто вульгарное, но извращенно-сатанинское. Ведь здесь – поругание человека, – не только данного человека, но человека вообще. Женщина, которой не посчастливилось родиться и попасть в мясорубку Голливуда с даром такой красоты, низведена тамошними технологами до положения “багряной женщины”, которая выставлена на позор и поругание – миллионам. И это – уже не кино и не роман, а реальность. Чем же они – и мы, их зрители - лучше готорновских пуритан?Для чего зрителя делают жертвой нравственного террора (и соучастником нравственного преступления), - догадаться не трудно. Стыд – это то, что отличает человека от животного. Человек, лишенный стыда, – это уже обитатель “скотного двора”, “прекрасного нового мира”, и власть над ним принадлежит только тем, кто лишен стыда. И неважно, какое “раскрепощение” они обещают – классовое, расовое или сексуальное. Поверивших им ожидает только рабство. Таким образом, “они”, которые дерзнули предложить миру свое “прочтение” Готорна – это дяди с комплексами и интересами подростков, апологеты “свободной любви”. Свободной от любого закона, религиозного и социального. В этом они стоят ниже индейцев и первобытных племен. Но в руках у них – оружие пострашнее бомбы, с помощью которого они хотят сделать всех дикарями, жестокими и инфантильными, как они сами, – чтобы их власть была уже нерушимой. Это оружие – кино, “важнейшее - для них! - из всех искусств”.2005
 |